Быть добрым очень легко, быть справедливым - вот что трудно. javert+valjean fatal error (с)
Случайный разговор о том, что, когда человек спит, его лицо меняется - иногда неуловимо, иногда кардинально - подал мне идею создания небольшой(как я тогда думал) зарисовки на тему О-34.
Я привык оперировать небольшими зарисовкам, короткими диалогами, словесными набросками, зачастую создавая не образы - силуэты. В крайнем случае - взять чужое и оплести словесным плющом.
Однако текст неожиданно разросся до неимоверных для меня размеров. Поэтому, в итоге, получился, с непривычки, несколько рваным. Но лучше, на данном этапе, у меня вряд-ли получится. Все, знаете ли достигается практикой...
История без названия, не знаю даже уже, к чему относящаяся.
И - да, финал был неожиданностью для меня.
читать дальше
Ночь была подходящая. Правда, луна была полной, но густая завеса облаков, лишь изредка разрываемая ветром, делала этот факт несущественным.
Он проверил, на месте ли нож, сглотнул и решительно направился к стене здания.
Жан был сиротой. Он смутно припоминал, что родился где-то в предместье Парижа, и что родители его умерли от какой-то болезни, когда ему было семь. Потом - приют при монастыре, где его выучили читать и писать, попутно отбив всякую охоту заниматься этим в будущем. В десять лет он сбежал в Париж, потому что слышал как-то, что там "самая жизнь".
В Париже ему, можно сказать, повезло - его, продрогшего, отчаявшегося, несколько дней не евшего, пожалел в приливе пьяной доброты некий тип, известный в определенных кругах как Наковальня.
Он приволок Жана в притон папаши Гризье, и мальчишка стал развлечением вечера - все присутствующие немало повеселились, наблюдая, как он сперва глотал, почти не жуя, предложенную пищу с жадностью изголодавшегося звереныша, а потом - как его рвало, когда отвыкший от какого количества еды желудок взбунтовался.
Не имея никаких иных привязанностей, мальчик привязался к Наковальне, сделал его своим кумиром и мечтал только об одно - быть таким же. Его восхищало в этом человеке все - свирепый вид, недюжинная сила, грубость, развязность...
Его вообще восхищали бывающие в притоне люди, они казались Жану смелыми, дерзкими, отчаянными. Его завораживал язык, на котором они говорили между собой - непонятный, загадочный, недоступный. Его восторгало их умение пить вино и водку в больших количествах, тем более, что сам он этих напитков не переносил. Наковальня с приятелями любили поразвлечься, предложив мальчику выпить, и наблюдая затем, как того выворачивает наизнанку. И Жан мечтал каждый раз, что, вот когда он вырастет, то... Он страстно хотел быть таким же.
Со сверстниками, во множестве обитавшими на улицах, он не общался, считая это ниже своего достоинства - еще бы, его друзья не просто какие-то бродяги, а настоящие люди дела!
Сам того не замечая, он был изгоем - к нему пренебрежительно относились те, кто посещал притон, над ним насмехались за его надменность парижские гамены.
Да, он не замечал этого.
Жизнь его состояла из двух стремлений - угодить Наковальне и стать таким, как он.
Он безропотно принимал от своих "друзей" все - насмешки, грубые издевательства - и старался быть полезным: ему поручали иногда сбегать с поручением, передать записку, проследить за кем-нибудь.
Но этого ему было мало, он хотел стать своим в этом обществе, он хотел чего-то большего, "настоящего".
Однажды, по прошествии года, когда ему исполнилось одиннадцать, он, поняв из разговора, что Наковальня со товарищи собирается на дело, попросился с ними.
-Ты? Зелен ты еще для этого! - расхохотались они.
Это "зелен" привязалось. С тех пор его иначе и не называли, как Зелёный Жан. Ему было лестно получить прозвище - просто Жанов вокруг пруд пруди, а он теперь вот и не просто. А то что зелен... Это мы еще посмотрим.
Главное, чтобы подвернулся подходящий случай, и он всем покажет.
Так прошел еще один год - неделя за неделей, месяц за месяцем.
Поручения, впрочем, ему стали давать все чаще - мальчишка, что не говори, был смышлен и ловок.
В тот день он стоял у витрины какой-то лавчонки, даже и не думая что-либо стянуть(он считал подобное мелким для своей персоны), а просто внезапно замечтавшись о своей будущей и, непременно, прекрасной жизни, когда в его ухо вцепились чьи-то пальцы и грубый голос пророкотал:
- Что, никак воровство замышляем?
Он извернулся и увидел нависшее над собой лицо, показавшееся ему громадным - жесткий взгляд из под грозно сведенных бровей, зловещего вида бакенбарды, рот, скривившийся в злой ухмылке.
"Легавый!" - ожгла его мысль, и, в первую секунду, он испугался. А во вторую - запрезирал себя за это.
Дернувшись изо всех сил (как только ухо целым осталось) он рванул со всех ног. Пробежав несколько шагов, обернулся на полицейского.
Тот и не думал за ним гнаться - стоял, широко расставив ноги, засунув одну руку глубоко в карман, а в другой покручивая свою трость-дубинку и криво ухмыляясь, смотрел Жану в след.
Увидев, что тот повернулся, крикнул:
- Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!
Жан выплюнул в его сторону грязное ругательство, из числа тех, что частенько пользовали у Гризье, и скрылся в ближайшем переулке.
"Скотина такая, чуть не оторвал, а за что? У, легавая сволочь! Болит-то как... Спасу нет... "Не докрутил", чтоб ему... Вот будь я, как Наковальня, кто бы кому докрутил! Ух, пожрать бы чего... Вот как буду, тогда посмотрим... Ах, черт, больно-то как... Встречу - убью... Убьешь, как же. Подойди к такому, он тебя вмиг - за ухо и в каталажку. А вот и убью. Ночью пролезу к нему - и убью. Делов-то... Скотина легавая..."
Идея внезапно захватила его... Все представлялось очень простым - проникнуть в комнату, и, пока тот спит, перерезать горло. Вот тогда он всем покажет - и этому легавому и всем остальным
Он представил себе, как войдет в притон папаши Гризье, бросит карточку полицейского на стол и скажет:
- Этого можете больше не опасаться!
Все, конечно, поразятся, начнут расспрашивать, что да как, а он в ответ по-взрослому сплюнет и ответит многозначительно:
- Не стоило ему вставать у меня на дороге...
Мысль об этом грела и рождала уверенность в своих силах.
Он начал следить за этим полицейским - а в слежке Жану равных не было, он мог бы потягаться в этом искусстве с любым сыщиком. Выяснил где тот живет, как часто появляется на своей квартире. Комната его была расположена очень удачно - на втором этаже(но забраться на эту стену было не под силу, в глазах мальчика, разве что младенцу или калеке), окнами на пустырь, заросший кустами и деревьями, куда даже патруль заглядывал редко и неохотно. Все складывалось удачно. Жан раздобыл нож, а потом, когда легавый был на службе, рискнул подобраться к окну и проверить, как оно открывается и не скрипят ли петли.
Он раз за разом прокручивал в уме эту сцену - вот он влезает в окно, подходит к спящему, наносит быстрый и решительный удар ножом...
А потом снова - как является в притон героем. Тем более, что легавый-то был не из простых...
Говорили о нем обычно в пол-голоса, не называя имени, словно боясь накликать неприятности. Называли "самим дьяволом", "редкостным мерзавцем", "сатаной в рединготе" и прочими нелестными эпитетами. Его ненавидели и боялись. Еще бы - по слухам, если этот легавый "садился на хвост" - то пиши пропало. Уйти от него удавалось мало кому, и эти люди становились легендой в воровском обществе.
Наковальня, в приливе пьяного дружелюбия, как-то указал на него Жану, заметив:
- Вот. Сущий дьявол. Его - сторонись особо.
Жан предвкушал свой триумф.
Три дня он ждал момента. Три дня этот легавый не показывался у себя на квартире, только распаляя ненависть Жана - "Сиди тут, пока соизволит придти..." - шипел он сквозь зубы, лежа на мокрой земле под кустами жимолости.
На третий вечер тот, наконец, появился. Выглядел уставшим, что обрадовало мальчишку - будет крепче спать.
Он набрался терпения и дождался предрассветных часов - знал по себе, что в это время самый крепкий сон.
Окно открылось легко, не скрипнув. Он осторожно проник в комнату, взял в руку нож, зажатый до этого в зубах, что бы не выпал, пока он будет карабкаться по стене, и осторожно приблизился к спящему.
Комната была погружена во тьму, но Жан неплохо видел в темноте, и для того, чтобы различить очертания лежащего человека, этого было достаточно.
Один удар - и все кончено. Один удар - и он, Жан, Жан-Зеленый, сопляк, мальчишка, мелочь - станет убийцей. Человеком, достойным внимания Наковальни и всех прочих... Ну!
Порыв ветра, разогнавший облака, освободил луну, залившую комнату тусклым светом.
Жан, уже занесший руку, замер, пораженный.
Неужели он ошибся? Да нет, не может быть - он все тщательно проверил, все отлично запомнил... Он не мог ошибиться.
Мальчик склонился ниже, пристальнее вглядываясь в лицо спящего.
Он смотрел, и не верил собственными глазам. Без сомнения, это был тот самый полицейский, которого он замыслил убить, но...
Его лицо не было сейчас угрожающим - где грозно сведенные брови, жестко сжатые губы? Несмотря на общую суровость лица и обрамляющие его густые черные бакенбарды, лежавший перед ним казался человеком печальным и... беззащитным.
Спящий чуть шевельнулся, двинул головой, чему то улыбнулся во сне... И улыбка эта настолько не походила на ту кривую ухмылку, которую Жан так хорошо помнил, что он отшатнулся в полной растерянности.
Его растерянность убила его решимость.
Он мечтал убить другого человека, совсем не этого. Этого он видел первый раз в жизни. Этого он совсем не хотел убивать...
Он чуть было не расплакаться от внезапного отчаяния, но сдержался - еще чего не хватало, разнюниться вот так...
Отступил к окну - для этого понадобилось всего два шага - осторожно перелез через подоконник, спустился по стене и потерянно побрел прочь.
Ему было муторно. Он не понимал, что случилось. Почему так вышло. Люди всегда одинаковы - он привык знать это. Если злой или жестокий - значит всегда. Иначе же не бывает, правда?
Он попытался представить себе Наковальню спящим, мысленно разгладить его черты... Не вышло.
Рука все еще сжимала бесполезный теперь нож. Жан с тоской поглядел на него, оглянулся, и с силой зашвырнул в ближайшие кусты.
Что-то странное творилось с ним.
Мелькнула мысль бросить притон, заняться каким нибудь делом, найти работу...
В какой-то момент показалось, что, оглянись он, то увидит этого полицейского, и тот снова крикнет ему "Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!"
Он не оглянулся.
Ссутулился, глубоко засунул кулаки в карманы штанов, и, задумавшись, пошел вглубь пустыря.
Вслед ему, с уже начавшего светлеть неба, усмехались звезды.
***
Поль Шанье, капитан жандармерии, не так давно переведенный, по его собственной просьбе, на административную работу(61 год это вам не шутка) поднял глаза на вошедшего.
То был парнишка лет 15, уже не мальчик, но еще не юноша, широкий в кости, но худой, что твой скелет. Откорми такого - и хоть сейчас в гренадеры, благо ростом его бог не обидел.
- Чего тебе? - с ленцой спросил Поль.
- Я... Это... - замялся парень, а затем, дернув плечами и вскинув голову, выпалил, - полицейским хочу быть!
- Ишь, ты... - удивился Шанье. Такое, поди, не каждый день услышишь, - И с чего это вдруг?
Тот снова замялся:
- Я не вдруг... Я давно уже..- и, совсем по мальчишечьи шмыгнув носом, выдал, как основной аргумент - вот!
- Ишь ты, - повторил Шанье, глядя на него с любопытством, - Ладно. Рассмотрим. Зовут-то тебя как?
Парнишка снова дернул плечами и ответил:
- Жан, - и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, добавил, - Жан Вэр.
Примечание: Vert (Вэ:р) (фр.) - зеленый.
Примечание2: "н" в конце имени Жан может при произношении "сглатываться".
Я привык оперировать небольшими зарисовкам, короткими диалогами, словесными набросками, зачастую создавая не образы - силуэты. В крайнем случае - взять чужое и оплести словесным плющом.
Однако текст неожиданно разросся до неимоверных для меня размеров. Поэтому, в итоге, получился, с непривычки, несколько рваным. Но лучше, на данном этапе, у меня вряд-ли получится. Все, знаете ли достигается практикой...
История без названия, не знаю даже уже, к чему относящаяся.
И - да, финал был неожиданностью для меня.
читать дальше
Ночь была подходящая. Правда, луна была полной, но густая завеса облаков, лишь изредка разрываемая ветром, делала этот факт несущественным.
Он проверил, на месте ли нож, сглотнул и решительно направился к стене здания.
Жан был сиротой. Он смутно припоминал, что родился где-то в предместье Парижа, и что родители его умерли от какой-то болезни, когда ему было семь. Потом - приют при монастыре, где его выучили читать и писать, попутно отбив всякую охоту заниматься этим в будущем. В десять лет он сбежал в Париж, потому что слышал как-то, что там "самая жизнь".
В Париже ему, можно сказать, повезло - его, продрогшего, отчаявшегося, несколько дней не евшего, пожалел в приливе пьяной доброты некий тип, известный в определенных кругах как Наковальня.
Он приволок Жана в притон папаши Гризье, и мальчишка стал развлечением вечера - все присутствующие немало повеселились, наблюдая, как он сперва глотал, почти не жуя, предложенную пищу с жадностью изголодавшегося звереныша, а потом - как его рвало, когда отвыкший от какого количества еды желудок взбунтовался.
Не имея никаких иных привязанностей, мальчик привязался к Наковальне, сделал его своим кумиром и мечтал только об одно - быть таким же. Его восхищало в этом человеке все - свирепый вид, недюжинная сила, грубость, развязность...
Его вообще восхищали бывающие в притоне люди, они казались Жану смелыми, дерзкими, отчаянными. Его завораживал язык, на котором они говорили между собой - непонятный, загадочный, недоступный. Его восторгало их умение пить вино и водку в больших количествах, тем более, что сам он этих напитков не переносил. Наковальня с приятелями любили поразвлечься, предложив мальчику выпить, и наблюдая затем, как того выворачивает наизнанку. И Жан мечтал каждый раз, что, вот когда он вырастет, то... Он страстно хотел быть таким же.
Со сверстниками, во множестве обитавшими на улицах, он не общался, считая это ниже своего достоинства - еще бы, его друзья не просто какие-то бродяги, а настоящие люди дела!
Сам того не замечая, он был изгоем - к нему пренебрежительно относились те, кто посещал притон, над ним насмехались за его надменность парижские гамены.
Да, он не замечал этого.
Жизнь его состояла из двух стремлений - угодить Наковальне и стать таким, как он.
Он безропотно принимал от своих "друзей" все - насмешки, грубые издевательства - и старался быть полезным: ему поручали иногда сбегать с поручением, передать записку, проследить за кем-нибудь.
Но этого ему было мало, он хотел стать своим в этом обществе, он хотел чего-то большего, "настоящего".
Однажды, по прошествии года, когда ему исполнилось одиннадцать, он, поняв из разговора, что Наковальня со товарищи собирается на дело, попросился с ними.
-Ты? Зелен ты еще для этого! - расхохотались они.
Это "зелен" привязалось. С тех пор его иначе и не называли, как Зелёный Жан. Ему было лестно получить прозвище - просто Жанов вокруг пруд пруди, а он теперь вот и не просто. А то что зелен... Это мы еще посмотрим.
Главное, чтобы подвернулся подходящий случай, и он всем покажет.
Так прошел еще один год - неделя за неделей, месяц за месяцем.
Поручения, впрочем, ему стали давать все чаще - мальчишка, что не говори, был смышлен и ловок.
В тот день он стоял у витрины какой-то лавчонки, даже и не думая что-либо стянуть(он считал подобное мелким для своей персоны), а просто внезапно замечтавшись о своей будущей и, непременно, прекрасной жизни, когда в его ухо вцепились чьи-то пальцы и грубый голос пророкотал:
- Что, никак воровство замышляем?
Он извернулся и увидел нависшее над собой лицо, показавшееся ему громадным - жесткий взгляд из под грозно сведенных бровей, зловещего вида бакенбарды, рот, скривившийся в злой ухмылке.
"Легавый!" - ожгла его мысль, и, в первую секунду, он испугался. А во вторую - запрезирал себя за это.
Дернувшись изо всех сил (как только ухо целым осталось) он рванул со всех ног. Пробежав несколько шагов, обернулся на полицейского.
Тот и не думал за ним гнаться - стоял, широко расставив ноги, засунув одну руку глубоко в карман, а в другой покручивая свою трость-дубинку и криво ухмыляясь, смотрел Жану в след.
Увидев, что тот повернулся, крикнул:
- Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!
Жан выплюнул в его сторону грязное ругательство, из числа тех, что частенько пользовали у Гризье, и скрылся в ближайшем переулке.
"Скотина такая, чуть не оторвал, а за что? У, легавая сволочь! Болит-то как... Спасу нет... "Не докрутил", чтоб ему... Вот будь я, как Наковальня, кто бы кому докрутил! Ух, пожрать бы чего... Вот как буду, тогда посмотрим... Ах, черт, больно-то как... Встречу - убью... Убьешь, как же. Подойди к такому, он тебя вмиг - за ухо и в каталажку. А вот и убью. Ночью пролезу к нему - и убью. Делов-то... Скотина легавая..."
Идея внезапно захватила его... Все представлялось очень простым - проникнуть в комнату, и, пока тот спит, перерезать горло. Вот тогда он всем покажет - и этому легавому и всем остальным
Он представил себе, как войдет в притон папаши Гризье, бросит карточку полицейского на стол и скажет:
- Этого можете больше не опасаться!
Все, конечно, поразятся, начнут расспрашивать, что да как, а он в ответ по-взрослому сплюнет и ответит многозначительно:
- Не стоило ему вставать у меня на дороге...
Мысль об этом грела и рождала уверенность в своих силах.
Он начал следить за этим полицейским - а в слежке Жану равных не было, он мог бы потягаться в этом искусстве с любым сыщиком. Выяснил где тот живет, как часто появляется на своей квартире. Комната его была расположена очень удачно - на втором этаже(но забраться на эту стену было не под силу, в глазах мальчика, разве что младенцу или калеке), окнами на пустырь, заросший кустами и деревьями, куда даже патруль заглядывал редко и неохотно. Все складывалось удачно. Жан раздобыл нож, а потом, когда легавый был на службе, рискнул подобраться к окну и проверить, как оно открывается и не скрипят ли петли.
Он раз за разом прокручивал в уме эту сцену - вот он влезает в окно, подходит к спящему, наносит быстрый и решительный удар ножом...
А потом снова - как является в притон героем. Тем более, что легавый-то был не из простых...
Говорили о нем обычно в пол-голоса, не называя имени, словно боясь накликать неприятности. Называли "самим дьяволом", "редкостным мерзавцем", "сатаной в рединготе" и прочими нелестными эпитетами. Его ненавидели и боялись. Еще бы - по слухам, если этот легавый "садился на хвост" - то пиши пропало. Уйти от него удавалось мало кому, и эти люди становились легендой в воровском обществе.
Наковальня, в приливе пьяного дружелюбия, как-то указал на него Жану, заметив:
- Вот. Сущий дьявол. Его - сторонись особо.
Жан предвкушал свой триумф.
Три дня он ждал момента. Три дня этот легавый не показывался у себя на квартире, только распаляя ненависть Жана - "Сиди тут, пока соизволит придти..." - шипел он сквозь зубы, лежа на мокрой земле под кустами жимолости.
На третий вечер тот, наконец, появился. Выглядел уставшим, что обрадовало мальчишку - будет крепче спать.
Он набрался терпения и дождался предрассветных часов - знал по себе, что в это время самый крепкий сон.
Окно открылось легко, не скрипнув. Он осторожно проник в комнату, взял в руку нож, зажатый до этого в зубах, что бы не выпал, пока он будет карабкаться по стене, и осторожно приблизился к спящему.
Комната была погружена во тьму, но Жан неплохо видел в темноте, и для того, чтобы различить очертания лежащего человека, этого было достаточно.
Один удар - и все кончено. Один удар - и он, Жан, Жан-Зеленый, сопляк, мальчишка, мелочь - станет убийцей. Человеком, достойным внимания Наковальни и всех прочих... Ну!
Порыв ветра, разогнавший облака, освободил луну, залившую комнату тусклым светом.
Жан, уже занесший руку, замер, пораженный.
Неужели он ошибся? Да нет, не может быть - он все тщательно проверил, все отлично запомнил... Он не мог ошибиться.
Мальчик склонился ниже, пристальнее вглядываясь в лицо спящего.
Он смотрел, и не верил собственными глазам. Без сомнения, это был тот самый полицейский, которого он замыслил убить, но...
Его лицо не было сейчас угрожающим - где грозно сведенные брови, жестко сжатые губы? Несмотря на общую суровость лица и обрамляющие его густые черные бакенбарды, лежавший перед ним казался человеком печальным и... беззащитным.
Спящий чуть шевельнулся, двинул головой, чему то улыбнулся во сне... И улыбка эта настолько не походила на ту кривую ухмылку, которую Жан так хорошо помнил, что он отшатнулся в полной растерянности.
Его растерянность убила его решимость.
Он мечтал убить другого человека, совсем не этого. Этого он видел первый раз в жизни. Этого он совсем не хотел убивать...
Он чуть было не расплакаться от внезапного отчаяния, но сдержался - еще чего не хватало, разнюниться вот так...
Отступил к окну - для этого понадобилось всего два шага - осторожно перелез через подоконник, спустился по стене и потерянно побрел прочь.
Ему было муторно. Он не понимал, что случилось. Почему так вышло. Люди всегда одинаковы - он привык знать это. Если злой или жестокий - значит всегда. Иначе же не бывает, правда?
Он попытался представить себе Наковальню спящим, мысленно разгладить его черты... Не вышло.
Рука все еще сжимала бесполезный теперь нож. Жан с тоской поглядел на него, оглянулся, и с силой зашвырнул в ближайшие кусты.
Что-то странное творилось с ним.
Мелькнула мысль бросить притон, заняться каким нибудь делом, найти работу...
В какой-то момент показалось, что, оглянись он, то увидит этого полицейского, и тот снова крикнет ему "Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!"
Он не оглянулся.
Ссутулился, глубоко засунул кулаки в карманы штанов, и, задумавшись, пошел вглубь пустыря.
Вслед ему, с уже начавшего светлеть неба, усмехались звезды.
***
Поль Шанье, капитан жандармерии, не так давно переведенный, по его собственной просьбе, на административную работу(61 год это вам не шутка) поднял глаза на вошедшего.
То был парнишка лет 15, уже не мальчик, но еще не юноша, широкий в кости, но худой, что твой скелет. Откорми такого - и хоть сейчас в гренадеры, благо ростом его бог не обидел.
- Чего тебе? - с ленцой спросил Поль.
- Я... Это... - замялся парень, а затем, дернув плечами и вскинув голову, выпалил, - полицейским хочу быть!
- Ишь, ты... - удивился Шанье. Такое, поди, не каждый день услышишь, - И с чего это вдруг?
Тот снова замялся:
- Я не вдруг... Я давно уже..- и, совсем по мальчишечьи шмыгнув носом, выдал, как основной аргумент - вот!
- Ишь ты, - повторил Шанье, глядя на него с любопытством, - Ладно. Рассмотрим. Зовут-то тебя как?
Парнишка снова дернул плечами и ответил:
- Жан, - и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, добавил, - Жан Вэр.
Примечание: Vert (Вэ:р) (фр.) - зеленый.
Примечание2: "н" в конце имени Жан может при произношении "сглатываться".
@темы: Искривление пространства, кто-нибудь знает, как это лечится?, не до арт
-
-
03.03.2011 в 23:50-
-
04.03.2011 в 09:21-
-
04.03.2011 в 10:45-
-
04.03.2011 в 11:24-
-
04.03.2011 в 11:29